Добавлено: 10 Июль 2007 1:36 Заголовок сообщения: Почитайте вот это, а то все "глушаки" :)
Ниже - отрывки из разных книг. Без указания названий и авторов. Кому будет интересно - найдёте и почитаете полностью
Когда мы вернулись в Париж, стояли ясные, холодные чудесные дни. Город
приготовился к зиме. На дровяном и угольном складе напротив нашего дома
продавали отличные дрова, и во многих хороших кафе на террасах стояли
жаровни, у которых можно было погреться. В нашей квартире было тепло и
уютно. Мы клали на пылающие поленья boulets -- яйцевидные брикеты
спрессованной угольной пыли, на улицах было по-зимнему светло. Прывычными
стали голые деревья на фоне неба и прогулки при резком свежем ветре по
омытым дождем дорожкам Люксембургского сада. Деревья без листьев стояли как
изваяния, а зимние ветры рябили воду в прудах, и брызги фонтанов вспыхивали
на солнце. С тех пор как мы походили по горам, нас уже не пугали
никакие расстояния.
После трудных подъемов в горах мне доставляло удовольствие ходить по
крутым улицам и взбираться на верхний этаж гостиницы, где я снимал номер,
чтобы там работать,-- откуда видны были крыши и трубы домов на склоне холма.
Тяга в камине была хорошей, и в теплой комнате было приятно работать. Я
приносил с собой апельсины и жареные каштаны в бумажных пакетах и, когда был
голоден, ел жареные каштаны и апельсины, маленькие, как мандарины, а кожуру
бросал в огонь и туда же сплевывал зернышки. Прогулки, холод и работа всегда
возбуждали у меня аппетит. В номере у меня хранилась бутылка кирша, которую
мы привезли с гор, и, когда я кончал рассказ или дневную работу, я выпивал
рюмку кирша. Кончив работу, я убирал блокнот или бумагу в стол, а оставшиеся
апельсины клал в карман. Если их оставить в комнате на ночь, они замерзнут.
Радостно было спускаться по длинным маршам лестницы, сознавая, что ты
хорошо поработал. Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то
добиться, и всегда останавливал работу, уже зная, что должно произойти
дальше. Это давало мне разгон на завтра. Но иногда, принимаясь за новый
рассказ и никак не находя начала, я садился перед камином, выжимал сок из
кожуры мелких апельсинов прямо в огонь и смотрел на голубые вспышки пламени.
Или стоял у окна, глядел на крыши Парижа и думал: "Не волнуйся. Ты писал
прежде, напишешь и теперь. Тебе надо написать только одну настоящую фразу.
Самую настоящую, какую ты знаешь". И в конце концов я писал настоящую фразу,
а за ней уже шло все остальное. Тогда это было легко, потому что всегда из
виденного, слышанного, пережитого всплывала одна настоящая фраза. Если же я
старался писать изысканно и витиевато, как некоторые авторы, то убеждался,
что могу безболезненно вычеркнуть все эти украшения, выбросить их и начать
повествование с настоящей, простой фразы, которую я уже написал. Работая в
своем номере наверху, я решил, что напишу по рассказу обо всем, что знаю. Я
старался придерживаться этого правила всегда, когда писал, и зто очень
дисциплинировало.
В этом номере я, кроме того, научился еще одному: не думать, о чем я
пишу, с той минуты, как прекращал работу, и до той минуты, пока на следующий
день не начинал писать снова. Таким образом, мое подсознание продолжало
работать над рассказом -- но при этом я мог слушать других, все примечать,
узнавать что-то новое, а чтобы отогнать мысли о работе -- читать. Спускаться
по лестнице, зная, что хорошо поработал,-- а для этого нужна была удача и
дисциплина,-- было очень приятно: теперь я могу идти по Парижу, куда захочу.
Если я возвращался, кончив работу, не поздно, то старался выйти
какой-нибудь улочкой к Люксембургскому саду и, пройдя через сад, заходил в
Люксембургский музей, где тогда находились великолепные картины
импрессионистов, большинство которых теперь находится в Лувре и в "Зале для
игры в мяч". Я ходил туда почти каждый день из-за Сезанна и чтобы посмотреть
полотна Мане и Моне, а также других импрессионистов, с которыми впервые
познакомятся в Институте искусств в Чикаго. Живопись Сезанна учила меня
тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту
объемность и глубину, какой я пытался достичь. Я учился у него очень
многому, но не мог бы внятно объяснить, чему именно. Кроме того, это тайна.
Последний раз редактировалось: Rosomaha (10 Июль 2007 1:45), всего редактировалось 3 раз(а)
Вот - мой человек. Я его не боюсь. Он очень сильный,
потому что очень много ест; он - Всеядный. Что ты жрешь?
Дай мне!
Он некрасив, потому что без шерсти. У него мало слюней,
и ему приходится умываться водой. Мяучит он грубо и слишком
много. Иногда со сна мурлычет.
Открой мне дверь!
Не понимаю, отчего он стал Хозяином: может, сожрал
что-нибудь необыкновенное.
Он содержит в чистоте мои комнаты.
Он берет в лапку острый черный коготь и царапает им по
белым листам. Ни во что больше играть он не умеет. Спит
ночью, а не днем; в темноте ничего не видит; не знает
никаких удовольствий: не жаждет крови, не мечтает об охоте
и драке, не поет, разнежившись.
Часто ночью, когда я слышу таинственные, волшебные
голоса, когда вижу, как все оживает во тьме, он сидит за
столом и, наклонив голову, царапает, царапает своим черным
коготком по белым листам. Не воображай, будто я думаю о
тебе; я только слушаю тихое шуршание твоего когтя. Иногда
шуршание затихает: жалкий глупец не в силах придумать
никакой другой игры, и мне становится жаль его, я - уж так и
быть! - подойду к нему и тихонько мяукну в
мучительно-сладкой истоме. Тут мой Человек поднимет меня и
погрузит свое теплое лицо в мою шерсть. В такие минуты в
нем на мгновение бывает заметен некоторый проблеск высшей
жизни, и он, блаженно вздохнув, мурлычет что-то почти
приятное.
Но не воображай, будто я думаю о тебе. Ты меня согрел, и
я пойду опять слушать голоса ночи.
И тут я увидел Маятник.
Шар, висящий на долгой нити, опущенной с вольты хора, в изохронном
величии описывал колебания.
Я знал - но и всякий ощутил бы под чарами мерной пульсации - что период
колебаний определен отношением квадратного корня длины нити к числу p ,
которое, иррациональное для подлунных умов, пред лицом божественной Рацио
неукоснительно сопрягает окружности с диаметрами любых существующих кругов,
как и время перемещения шара от одного полюса к противоположному
представляет результат тайной соотнесенности наиболее вневременных мер:
единственности точки крепления - двойственности абстрактного измерения -
троичности числа p - скрытой четверичности квадратного корня - совершенства
круга.
Еще я знал, что на конце отвесной линии, восстановленной от точки
крепления, находящийся под маятником магнитный стабилизатор воссылает
команды железному сердцу шара и обеспечивает вечность движения:
это хитрая штука, имеющая целью перебороть сопротивление Материи, но
которая не противоречит закону Фуко, напротив, помогает ему проявиться,
потому что помещенный в пустоту любой точечный вес, приложенный к концу
нерастяжимой и невесомой нити, не встречающий ни сопротивления воздуха,
ни трения в точке крепления, действительно будет совершать регулярные
и гармоничные колебания - вечно.
Медный шар поигрывал бледными переливчатыми отблесками под последними
лучами, шедшими из витража. Если бы, как когда-то, он касался слоя мокрого
песка на плитах пола, при каждом из его касаний прочерчивался бы штрих, и
эти штрихи, неуловимо изменяя каждый раз направление, расходились бы,
открывая разломы, траншеи, рвы, и угадывалась бы радиальная симметричность,
костяк мандалы1,невидимая схема пентакула2, звезды, мистической розы. Нет,
нет. Это была бы не роза, это был бы рассказ, записанный на полотнах пустыни
следами несосчитанных караванов. Повесть о тысячелетних скитаниях; наверное,
этой дорогой шли атланты континента My, в угрюмой, упорной решительности, из
Тасмании в Гренландию, от тропика Козерога к тропику Рака, с острова Принца
Эдуарда на Шпицберген. Касаниями шара утрамбовывалось в минутный рассказ
все, что они творили в промежутках от одного ледового периода до другого и,
скорее всего, творят в наше время, сделавшись рабами Верховников; вероятно,
перелетая от Самоа на Новую Землю, этот шар нацеливается, в апогее параболы,
на Агарту, центр мира. Я чувствовал, как таинственным общим Планом
объединяется Авалон гипербореев с полуденной пустыней, оберегающей загадку
Айерс Рок.
В данный миг, в четыре часа дня 23 июня, Маятник утрачивал скорость у
края колебательной плоскости, безвольно отшатывался, снова начинал
ускоряться к центру и на разгоне, посередине рассекал с сабельным свистом
тайный четвероугольник сил, определявших его судьбу.
Если бы я пробыл там долго, неуязвимый для времени, наблюдая, как эта
птичья голова, этот копейный наконечник, этот опрокинутый гребень шлема
вычерчивает в пустоте свои диагонали от края до края астигматической
замкнутой линии, я превратился бы в жертву обольщения чувств, и Маятник
убедил бы меня, что колебательная плоскость совершила полный оборот и
возвратилась в первоначальное положение, описав за тридцать два часа
сплюснутый эллипс - эллипс, обращающийся вокруг собственного центра с
постоянной угловой скоростью, пропорциональной синусу географической широты.
Как вращался бы тот же эллипс, будь нить маятника прикреплена к венцу Храма
Соломона? Вероятно, Рыцари испробовали и это. Может быть, их расчет, то есть
конечный результат расчета, не изменялся. Может быть, собор аббатства
Сен-Мартен-де-Шан - это действительно истинный Храм. Вообще чистый
эксперимент возможен только на полюсе. Это единственный случай, когда точка
подвешивания нити расположилась бы на продолжении земной оси, и Маятник
заключил бы свой видимый цикл ровно в двадцать четыре часа.
Однако это отступление от Закона, к тому же предусмотренное самим
Законом, эта погрешность против золотой нормы не отнимала чудесности у чуда.
Я знал, что Земля вращается, и что я вращаюсь вместе с нею, и
Сен-Мартен-де-Шан, и весь Париж со мною, и все мы вращались под Маятником,
который, действительно, нисколько не изменял ориентации своего плана, потому
что наверху, где он к чему-то был привязан, на другом конце воображаемого
бесконечного продолжения нити, в высоту и вдаль, за пределами отдаленных
галактик, - находилась недвижимая и непреложная в своей вековечности Мертвая
Точка
Земля двигалась, однако место, к которому прикреплялся канат, было
единственным неподвижным местом вселенной.
Прежде всего почитай бессмертных богов, соблюдая
Их старшинство согласно закону, и верным будь клятве,
Славных героев, подземных демонов чти по закону,
Мать и отца уважай, проявляй внимание к ближним,
С теми, кто доблестью всех превосходит, поддерживай дружбу.
Делать старайся полезное людям и следуй советам.
Не обижайся, сколь можешь, на друга за мелкий проступок,
Где, как известно, необходимость, там и возможность.
[ Ибо возможность близка к воплощенью в людских отношеньях. ]
Все это так и запомни. И не предавайся обжорству.
Сон ограничь, научись обуздывать гнев и желанья.
Не совершай ни сам, ни с другими постыдных деяний.
Пусть,- что важнее всего,- твоим главным судьей станет совесть.
Быть всегда в словах и поступках стремись справедливым
И никогда старайся себя не вести безрассудно,
Но запомни, что неотвратима от смертных кончина.
И что богатство то прибывает, то убывает.
Смертным по воле богов могут выпасть на долю страданья -
Ропот смири на судьбу, каким бы ни был твой жребий,
[ Ты ж свою долю, какая досталась, неси без роптаний. ]
И утешенье себе постарайся найти, если можешь.
Помни, что честные люди привержены меньше невзгодам.
Много люди слышат и добрых, и злых разговоров -
Веры слепой не питай, но не оставляй без вниманья,
Не раздражайся, узнав, что обман принимают за правду.
То же, что я говорю, всегда исполнить старайся:
Веры к тому не имей, чьи слова и дела ненадежны,
Сам же лишь то говори, что сочтешь из всего наилучшим.
Прежде, чем делать,- подумай, иначе получится глупо.
Бедные люди ведут себя порой неразумно,
Ты же делай лишь то, о чем сокрушаться не будешь.
[ То лишь ты делать решайся, о чем сожалеть сам не будешь. ]
Не занимайся тем делом, в котором ты не образован,
Но изучай то, что нужно, и жизнь твоя будет прекрасной.
Должно оставить беспечность, коль дело идет о здоровье.
Меру важно во всем соблюдать - в еде и в напитках
И упражненьях для тела, и мера есть то, что не в тягость.
Образ жизни старайся вести нероскошный и чистый.
Остерегайся деяний, которые вызовут зависть.
Не допускай непомерных расходов, как низкий душою,
Но и не слишком скупись. Основа всего - это мера.
Все дела сначала обдумай, чтоб не было худо.
В успокоительный сон не должно тебе погружаться,
Прежде чем снова не вспомнишь о каждом сегодняшнем деле:
В чем провинился? Что мог совершить? И чего не исполнил?
Перебери все в уме, начиная с начала и после.
Радуйся добрым делам и себя укоряй за дурные.
[ Сладкому сну усталые очи не дай смежить прежде, ]
[ Чем ты обсудишь дневные дела свои, так вопрошая: ]
[ Что преступил я? Что натворил? Какого не выполнил долга? ]
[ Первым начавши, припомни ты все по порядку, а после, ]
[ Коль дела дурны,- о них сокрушайся, добрым же рад будь. ]
Так поступай и усвой, к чему ты должен стремиться,
Так ты найдешь пути достиженья божественных качеств.
Именем клятву даю открывшего нам четверицу,
Неиссякаемый жизни источник. Берись за работу,
Лишь помолившись богам о ее окончаньи. Помни,
Так мирозданья бессмертных и смертных устройство постигнешь,
Что в вещах преходяще и что в вещах неизменно,
Всюду познаешь, насколько возможно, единство природы,
Мысли пустые оставишь и скрытое прежде откроешь.
Станет понятно: несчастные люди приносят страданья
Сами себе, они слепы и глухи, хотя им доступен
Путь совершенства, и мало кто знает спасенье от бедствий.
Эта несчастная участь лишает смертных рассудка,
Злая судьба постоянно бросает их с места на место.
Скрытый раздор, этим людям присущий, сопутствуя бедам,
Губит их. Не вызывай его, но избегай, уклоняясь.
Зевс, о отец! Поистине ты уберег бы от бедствий,
Если б раскрыл у каждого высшей природы начало!
Ты же будь твердым: божественный род присутствует в смертных,
Им, возвещая, священная все открывает природа.
Если не чуждо это тебе, ты наказы исполнишь,
Душу свою исцелишь и от множества бедствий избавишь.
Явства, сказал я, оставьте, что я указал в очищенье [-ях]
И в избавленье души, ко всему подходи с размышленьем
И руководствуйся подлинным знаньем - лучшим возничим.
Если ты, тело покинув, в свободный эфир вознесешься,
Станешь нетленным и вечным и смерти не знающим богом.
Отвоюй себя для себя самого, береги и
копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило.
Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой,
часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей
собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть
жизни тратим мы на дурные дела, немалую - на безделье, и всю жизнь - не на
те дела, что нужно. (2) Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто
знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В
том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за
плечами, - ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти. Поступай
же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках
сегодняшний день - меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь
откладывать, вся жизнь и промчится.
Появлялись в Гамбринусе также и свои модные, сезонные песни.
Во время войны англичан с бурами процветал"Бурский марш" (кажется, к
этому именно времени относилась знаменитая драка русских моряков с
английскими). По меньшей мере раз двадцать в вечер заставляли Сашку играть
эту героическую пьесу и неизменно в конце ее махали фуражками, кричали
"ура", а на равнодушных косились недружелюбно, что не всегда бывало добрым
предзнаменованием в Гамбринусе.
Затем подошли франко-руские торжества. Градоначальник с кислой миной
разрешил играть марсельезу. Ее тоже требовали ежедневно, но уже не так
часто, как бурский марш, причем "ура" кричали жиже и шапками совсем не
размахивали. Происходило это оттого, что с одной стороны, не было мотивов
для игры сердечных чувств, с другой стороны - посетители Гамбринуса
недостаточно понимали политическую важность союза, а с третьей - было
замечено, что каждый вечер требуют марсельезу и кричат "ура" одни и те же
лица.
На минутку сделался было модным мотив кекуока, и даже какой-то
случайный, заколобродивший купчик, не снимая енотовой шубы, высоких калош и
лисьей шапки, протанцевал его однажды между бочками. Однако этот
негритянский танец был вскорости позабыт.
Но вот наступила великая японская война. Посетители Гамбринуса зажили
ускоренной жизнью. На бочонках появились газеты, по вечерам спорили о войне.
Самые мирные, простые люди обратились в политиков и стратегов, но каждый из
них в глубине души трепетал если не за себя, то за брата, или, что еще
вернее, за близкого товарища: в эти дни ясно сказалась та незаметная и
крепкая связь, которая спаивает людей, долго разделявших труд, опасность и
ежедневную близость к смерти.
Вначале никто не сомневался в нашей победе. Сашка раздобыл где-то
"Куропаткин -марш" и вечеров двадцать играл его с некоторым успехом. Но
как-то в один вечер "Куропаткин-марш" был навсегда вытеснен песней, которую
привезли с собой балаклавские рыбаки, "соленые греки", или "пиндосы", как их
эдесь называли:
Ах, эачем нас отдали в солдаты,
Посылают на Дальный Восток?
Неужли же мы в том виноваты,
Что вышли ростом на лишний вершок?
С тех пор в Гамбринусе ничего другого не хотели слушать. Целыми
вечерами только и было слышно требование:
- Саша, страдательную! Балаклавскую! Запасную!
Пели и плакали и пили вдвое большо обыкновенного, как, впрочем, пила
тогда поголовно вся Россия. Каждый вечер приходил кто-нибудь прощаться,
храбрился, ходил петухом, бросал шапку об землю, грозил один разбить всех
япошек и кончал страдательной песней со слезами.
camuflage-spb Забанен Возраст: 46 Сообщения: 3268 Откуда: Санкт-Петербург,Центр На чем ездит: Dio28 красный
Добавлено: 10 Июль 2007 2:30 Заголовок сообщения:
Rosomaha писал(а):
С точки зрения кошки
Вот - мой человек. Я его не боюсь. Он очень сильный,
потому что очень много ест; он - Всеядный. Что ты жрешь?
Дай мне!
Он некрасив, потому что без шерсти. У него мало слюней,
и ему приходится умываться водой. Мяучит он грубо и слишком
много. Иногда со сна мурлычет.
Открой мне дверь!
Не понимаю, отчего он стал Хозяином: может, сожрал
что-нибудь необыкновенное.
Он содержит в чистоте мои комнаты.
Он берет в лапку острый черный коготь и царапает им по
белым листам. Ни во что больше играть он не умеет. Спит
ночью, а не днем; в темноте ничего не видит; не знает
никаких удовольствий: не жаждет крови, не мечтает об охоте
и драке, не поет, разнежившись.
Часто ночью, когда я слышу таинственные, волшебные
голоса, когда вижу, как все оживает во тьме, он сидит за
столом и, наклонив голову, царапает, царапает своим черным
коготком по белым листам. Не воображай, будто я думаю о
тебе; я только слушаю тихое шуршание твоего когтя. Иногда
шуршание затихает: жалкий глупец не в силах придумать
никакой другой игры, и мне становится жаль его, я - уж так и
быть! - подойду к нему и тихонько мяукну в
мучительно-сладкой истоме. Тут мой Человек поднимет меня и
погрузит свое теплое лицо в мою шерсть. В такие минуты в
нем на мгновение бывает заметен некоторый проблеск высшей
жизни, и он, блаженно вздохнув, мурлычет что-то почти
приятное.
Но не воображай, будто я думаю о тебе. Ты меня согрел, и
я пойду опять слушать голоса ночи.
На чем ездит: HONDA Dio AF28=>Peugeot VivaCity=>HONDA Lead 101NEW=>HONDA Foresight 250SE=>HONDA Silver
Добавлено: 10 Июль 2007 8:33 Заголовок сообщения:
Всё это оригинально и жутко познавательно но если честно, первый вопрос который мне пришёл в голову после прочтения всего этого:
Александр, почём грибочки?
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах Вы не можете вкладывать файлы Вы можете скачивать файлы
Страница сгенерированна за 0.00985 секунд с 11 обращениями в базу данных
"праздник, который всегда с тобой" - каг раз четаю щас 
